Конверт, кукуруза и заброшенная больница - Елена Миллер

– Кто еще мог «посмотреть в бумагах»? – жестом остановил его полицейский.

– Простите?…

– Кто еще имеет доступ к информации такого рода?

– Не знаю. – Растерялся Мамонтов. – Думаю, кто угодно. Разве адрес – это секрет?

– Кто из персонала бывал у нее дома? – вопросом на вопрос ответил Гирс.

– Не могу сказать точно. Уж, наверное, кто-то бывал. Но баба Зина большую часть времени проводила в отделении. Она даже свои дни Рождения отмечала здесь, с коллегами и пациентами. На Новый год всегда оставалась со мной, на суточное дежурство.

– Вам тоже нечего делать дома? – без большого интереса спросил полицейский.

– Вроде того. – Усмехнулся Мамонтов. – С женой мы чужие люди. Сын учился в Москве, там и остался. Приезжает редко. Мое отделение – это моя жизнь. В этом кабинете я лечу, читаю, размышляю по ночам. Я рад, что вернулся в этот корпус, пусть даже ненадолго.

– Вернулись? В каком смысле?

– В самом прямом. Мы же переехали отсюда полтора месяца назад!

– Как переехали? – Даниил обвел взглядом низкий серый потолок, до половины занавешенное пеленкой квадратное окно, захламленный кабинет. – Куда?

– В прекрасный новый корпус! Оборудованный по последнему слову медицины. С большими светлыми процедурными, пластиковыми окнами, с туалетами в каждой палате. Разве вы не слышали? Столько разговоров было, даже в «Скучновском котле» писали.

– Видимо, я был занят чем-то другим. – Покачал головой полицейский. – Газеты читаю редко. Только в случае необходимости. Но если вы так помпезно и надежно переехали, то почему же вновь оказались в своем старом кабинете?

– А это хороший вопрос. – Доктор потер ладонью об ладонь. – Не успели мы перевести пациентов и документацию, буквально через две недели произошла какая-то авария в системе теплоснабжения. Из кранов потекла ледяная вода, батареи стали холодными. А на улице уже, простите, октябрь месяц. Холодно. А у меня неврологические больные! Что прикажете делать?

– Почему же не устранили неполадки?

– Дело в том, что две организации, отвечающие за содержание нашего корпуса, не могут поделить между собой обязанности. Строители все беды и проблемы валят на обслуживающую фирму, а та, в свою очередь, винит во всем строителей.

– Ну, вы же не в ночной степи остались с больными на руках! Есть же вышестоящие инстанции, комиссии, прокуратура, наконец.

– Да ради Бога. – Отмахнулся Рудольф Петрович. – О чем вы говорите. Комиссий было столько, что хватило бы на майскую демонстрацию.

– И что же?

– И ничего. На свой страх и риск мы перевезли пациентов обратно, в наш старый дом. Тут тепло и сухо. Котельная, опять же, своя! Правое крыло, правда, в аварийном состоянии, но что тут я могу поделать? Пока чиновники переписываются между собой, мне нужно поднимать людей на ноги. Я врач!

– Без комментариев. – Буркнул Даниил.

– Плевать они на нас хотели. – Мамонтов поставил в теме точку. И тут же добавил. – А я даже рад, что снова оказался в своем родном кабинете. Не знаю почему, может быть я неисправимый романтик и фантазер, но мне кажется, что стены в этом доме действительно лечат! Непередаваемое чувство, ей Богу. Здесь всегда тишина и необъяснимое спокойствие.

В корпусе, действительно, было тихо. Низкие потолки с округлыми сводами совсем не давили сверху, тусклые лампы давали ровно столько света, сколько требовалось для того, чтобы разогнать ночные синие тени по углам, не напрягая уставшие за день глаза. За окном покачивалась большая ветка с черными во тьме листьями. В углу большого кабинета замер узкий высокий старинный шкафчик со стеклянными дверцами. Внутри него, на третьей и второй полках, инспектор с удивлением разглядел толстостенные прозрачные банки с заспиртованными в них темными бесформенными пятнами. «А ведь все так и могло быть здесь сто лет назад. – Вдруг подумалось Даниилу. – Именно так. Без изменений». Ночной черный парк за окном будто вобрал в себя все звуки чуждого здесь Города, нейтрализовал их. Не хотелось никуда уходить. Хотелось сидеть в тишине и тепле, разговаривать с маленьким доктором о вечных истинах. Гирс шевельнулся, оторвал взгляд от шкафчика в углу:

– Расскажите мне про вчерашний день. Что произошло? Кому баба Зина жаловалась на боли в сердце?

– Мне она не жаловалась! – тут же ответил Мамонтов. – Мне передала это наша вторая санитарка, Светлана.

– Странно. – На лбу полицейского обозначилась вертикальная складка.

– Что именно странно?

– С каких пор о болях в сердце рассказывают не врачу, а санитарке?

– Действительно…. – растерялся Рудольф Петрович. – Но это можно попытаться объяснить.

– Каким образом?

– Дело в том, что наша Светлана любит,… как бы это выразиться поделикатнее… погулять. Дома у нее всегда дым коромыслом, гости, застолья….

– Я понял. Могу себе представить.

– Но работает она хорошо! – Тут же вставил доктор. – Без особой души, но обязанности выполняет без нареканий.

– И как же перманентные застолья Светланы связаны с недугом бабы Зины?

– Самым прямым образом. Вчера днем я случайно услышал часть разговора между ними. Светлана просила бабу Зину остаться поработать за нее на этот вечер. И как мне тогда показалось, безотказная Зинаида Евсеевна, как обычно, согласилась.

– Но, тем не менее, она вернулась домой около семи часов вечера!

– Как вы узнали?

– Ее видел сосед по дому, проживающий на первом этаже.

– Ах, вот оно что…. Я не видел, когда ушла баба Зина, я был все это время занят с тяжелым больным. Но вот позднее, уже в девятом часу вечера, я с удивлением увидел, что пол в коридоре моет расстроенная Светлана. Конечно, я подошел к ней и поинтересовался в чем дело, почему она не ушла домой.

– И что же?

– Вот тогда я и услышал про то, что у бабы Зины пошаливает сердце.

– Другими словами, Зинаида Евсеевна сначала согласилась подменить вторую санитарку, а потом почувствовала себя плохо и ушла домой.

– Именно так! Не успела Света обрадоваться, как баба Зина, буквально через десять минут, подошла к ней в крайне расстроенном состоянии, пожаловалась на боль в сердце и, извинившись, отказалась остаться в больнице на ночь.

– Десять минут? – то ли переспросил, то ли просто в задумчивости повторил Гирс. – Десять минут – хороший срок….

– Для чего? – Мамонтов снова достал из кармашка пенсне, нацепил на нос, с любопытством подался вперед.

– Для того чтобы изменить все планы на вечер, конечно. – Ответил Даниил, и доктор разочарованно захлопал ресницами. – Вы не встревожились?

– Из-за чего?

– Из-за состояния Зинаиды Евсеевны. Все-таки у пожилого человека разболелось сердце. Может быть, ей нужна была помощь?

– Видите ли…. – мягко ответил Мамонтов. – Сердечко у нее побаливало частенько. Все медикаменты, которые могли помочь ей, у нее были в наличии. Если бы что-то обеспокоило ее всерьез, я уверен, она бы обратилась ко мне. Иногда, как вы понимаете, просто нужно как следует отдохнуть и расслабиться….. Боли бывают разные.

– Вот как. – Поднял бровь Гирс.

– Представьте себе. – Воодушевился доктор. – Мое отделение – отделение боли. Я сталкиваюсь с ней постоянно, двадцать четыре часа в сутки. Много-много лет. И я с каждым годом, с каждым пациентом все сильнее уверяюсь в своей теории – не всегда, и не всякую боль нужно снимать. Иногда нужно дать человеку побыть с ней, пообщаться.

– Простите? Не совсем вас понял!

– Извините, я, видимо, сумбурно объясняю. Но я хотел бы написать книгу, изложить свои мысли. Не знаю, смогу ли, получится ли…. Чем дольше я наблюдаю своих больных, чем больше общаюсь с ними, чем больше делаю записей, тем чаще меня тревожит одна удивительная мысль – люди сами себя наказывают болью! И освободить себя от нее они в состоянии только самостоятельно, единолично. Путем длительных размышлений о своей жизни, путем общения со своей болью. Поверьте, иного пути нет. Все медикаментозные воздействия и процедуры дают временное облегчение, лечат симптомы, а не искореняют очаг зла.

– То есть, если я сейчас упаду и сломаю ногу, я смогу справиться с болью и восстановить кость путем длительных размышлений? – спокойно поинтересовался Даниил.

– О, нет! Вам, конечно, окажут квалифицированную медицинскую помощь. Кость срастется, отек с тканей пройдет, гематомы рассосутся…. Но вот память о боли – она останется! И вы всегда будете помнить, как вы упали, где вы упали. Кто вас толкнул, или вы сами были столь неловки. Вот эта самая память боли – дьявольская вещь. Она будет возвращатьчя каждый раз, когда вы почувствуете досаду на себя, за свою неловкость. Или злость на виновника вашего несчастья…. Вы даже сами не будете подозревать об этом, все эти иллюзорные мысли останутся неоформленными, неозвученными вот тут…. – доктор постучал себя пальцем по лбу. – В коридорах подсознания. И они будут эфемерны, нечувствительны до поры до времени. Но, не дай Бог, с вами случится какой-то стресс. Или вдруг нагрянет работа, которую вы ни за что не хотите выполнять. Или новая обида! Или просто вас незаслуженно, да пусть и заслуженно – обойдут вниманием, не дадут вам частицу тепла и любви…. Все! Готово дело, боль пришла обратно и очень надолго. Уж будьте уверены, вы сами накажете себя ею, за лень, за злость, за неудачи. Или, как вариант, накажете ею тех, кто вас обидел. И уж эту, вернувшуюся из коридоров подсознания боль я не смогу вам вылечить никогда. Обезболивающие и противовоспалительные средства помогут вам, конечно. Но исцелиться вы сможете только сами. Как у Христа, «встать и пойти» вы будете в состоянии только по собственному внутреннему приказу.